– Да, именно это. У меня для вас очень плохие новости, Оливер. Такого врагу не пожелаешь. Я хочу, чтобы вы помнили, как вы любите свою жену и сына, когда будете это читать. Вы должны это прочесть.
– Что – это?
Ева протянула ему фотокопию последних страниц дневника.
– Я думаю, вы узнаете почерк. Я думаю, вы поймете, что это такое. Я вам показываю это прямо сейчас из-за нее. – И Ева указала на Аллику. – И еще потому, что я видела фотографии вашего сына. Его лицо засело у меня в голове.
Тревор Страффо теперь принадлежал ей, подумала Ева. Точно так же, как и Крейг Фостер, и даже этот жалкий слизняк Рид Уильямс.
Страффо взял у нее страницы, пробежал глазами первую строчку…
– Это почерк Рэйлин. Из ее дневника? Каким образом…
– Последняя запись была сделана перед тем, как она бросила дневник прямо в футляре в утилизатор мусора у вас на кухне. Дата указана прямо здесь. Вам придется прочитать все до конца.
Его лицо посерело, когда он прочел, руки затряслись.
– Этого не может быть.
– В глубине души вы знаете, что может, что это так и есть. Ваша жена знала, что это так, она пребывала в ужасе и в горе, но все равно старалась защитить Рэйлин. А Рэйлин сделала это, чтобы защитить себя и бросить подозрение на Аллику. Скомпрометировать ее в ваших глазах. Она хотела, чтобы вы уделяли внимание и время только ей одной.
– Нет!
– Есть и другие записи, Оливер. Она в деталях описывает, как убивала Фостера и Уильямса. Упоминает женщину по имени миссис Верси из Кинли-хауса.
– Нет. Нет. Вы с ума сошли. – Он покачнулся, словно земля ускользала у него из-под ног. – Я точно схожу с ума.
«Толкай, – приказала себе Ева. – Дави». Другого выхода у нее не было.
– Кое-чего здесь нет. Она начала вести дневник всего семь месяцев назад. Здесь не написано, как она убивала вашего сына.
Даже серая краска исчезла с его лица.
– Это безумие.
– Вы оба знали, что Рэйлин была уже на ногах какое-то время, прежде чем пришла разбудить вас.
– Она…
– Вы решили, что это был несчастный случай. Какой отец на вашем месте подумал бы иначе? Вы подумали, что он споткнулся и упал, а она в шоке и не может в это поверить. Вы спрятали все, что напоминало о нем, потому что она расстраивалась, когда эти напоминания попадались ей на глаза. Больше того, когда видела, как вы или ваша жена смотрите на них.
– Ради всего святого! Ей было семь лет. Вы не можете думать…
– Могу. Взгляните на свою жену, Оливер. Она заслуживает того, что с ней сделали? Выньте еще на минутку фотографию вашего сына. Он заслужил такую смерть? Она взяла эти жизни, глазом не моргнув. У меня твердокаменное дело против нее. Включая тот факт, что она купила термос и велела выгравировать на нем имя «Крейг».
– Что? – Страффо схватился обеими руками за волосы, словно собираясь выдрать их с корнем.
– У меня есть свидетель, – безжалостно продолжала Ева. – Продавщица, которая обслуживала Рэйлин, опознала ее по фотографии. Кора подтвердила, что они зашли в этот магазин в тот самый день по просьбе Рэйлин. У меня есть показания ее двоюродной бабушки Куэллы Хармон, подтвердившей, что Рэйлин интересовалась технологией производства рицина. И не вздумайте даже заикаться о том, что это косвенные доказательства, – рявкнула она.
«Приходится бить лежачего, – сказала себе Ева. – Бить, бить, бить… Другого пути нет».
– Она сама во всем призналась, Оливер. – Ева наклонилась и подняла оброненные им страницы фотокопии. – Она сама пишет обо всем своими словами. Как она решила убить свою мать, как оставила Аллику умирать, а сама пошла перекусить и послушать музыку. И все это она сделала без тени сожаления. Без колебания.
– Я не… Вы же не думаете, что я в это поверю.
– Вы уже верите… в глубине души. Вот потому-то вам так плохо. Но вам придется с этим смириться, признать это. Я скажу вам, что мы сделаем. Взгляните на меня, Оливер. Взгляните на меня.
Его глаза остекленели от шока и невыразимой боли.
– Она все записала, – проговорил он тупо. – Она все это писала, пока Аллика…
– Совершенно верно. Аллика была помехой, как и Тревор. – «Надо называть их по именам», – напомнила себе Ева. – Аллика и Трев стояли на пути к тому, что ей хотелось заполучить. Вот она и убрала помеху.
– Она моя дочь, мой ребенок. Она…
– Предлагаю вам сделку прямо сейчас. Только вы и я. Если мне не удастся доказать вам все, о чем я только что сказала, если мне не удастся доказать, что все это правда, я не буду противиться попыткам судить ее как несовершеннолетнюю. Лично я хотела бы отдать ее под суд как взрослую.
– Ей десять лет. Ей всего лишь десять.
– Несколько предумышленных убийств. Она получит правовой статус совершеннолетней на суде, если только я не облажаюсь. Вот вам сделка. Я докажу вам, что это она уложила вашу жену… что это она уложила Аллику на больничную койку, где за нее дышат машины. Я докажу, что это она столкнула Тревора с лестницы в то рождественское утро. Что это она убила Фостера, и Уильямса, и какую-то больную старую леди в доме престарелых. Я все это докажу. Без тени сомнения. А если не сумею, у вас будет амуниция, чтобы развалить мое дело. Вот такая сделка. Соглашайтесь, или я арестую ее прямо сейчас.
Рэйлин была в семейной комнате отделения интенсивной терапии. Она рисовала. Когда вошла Ева, Рэйлин остановилась. Ее глаза словно автоматически, очень профессионально, наполнились слезами.
– Моя мамочка…
Ева прикрыла за собой дверь.
– Я знаю доктора, которая ее лечит. Она считает, что твоя мать выкарабкается. – Ева подошла к прилавку. Больничный кофе был почти такой же смертельной отравой, как и полицейский кофе, зато он мог послужить отличной бутафорией. Она налила себе чашку и повернулась. – Не слишком приятные новости для тебя, Рэй.